| Барни | Дата: Вс, 02.08.2015, 21:52 | Сообщение # 2 |
|
resistance
загрузка наград ...
Модератор
Сообщений: 2325
Offline
| У Лухана голос – точно жидкий мед: вязкий, томный, но такой же сладкий. И поет он о прелестях первой любви перед толпой млеющих девочек-малолеток, мечтающих урвать от него хоть кусочек, мечтающих стать той единственной, о которой так умело он лжет нежными нотами под аккомпанемент в меру тяжелых инструменталок. Подведенные черными стрелками большие глаза от бликов освещения сверкают так, словно уместили в себя целые вселенные (и еще в довесок - парочку обещаний сделать счастливой спутницу жизни); а губы блестят от того, что он их облизывает через каждое предложение и иногда кусает. Он своим восхитительным голосом поет о том, как стал бы для Нее личной путеводной звездой и увез бы на самое отдаленное побережье, чтобы там любить всю ночь вплоть до рассвета, а затем и всю оставшуюся жизнь; а узкие черные джинсы, что впритык и так красиво обхватывают его стройные бедра, опасно натягиваются, выделяя все что можно, когда он присаживается на корточки около самого края сцены и интимно начинает нашептывать строчки в микрофон, откровенно заигрывая с залом.
Чондэ стоит совсем рядышком со сценой, смотрит на поющего Лухана и про себя усмехается: так искусно балансировать на грани невинности и порочности может только он, а глядя на его невинное детское лицо фанаточки ведутся, обманываются только так и свято веруют в его невинность.
Лухан сладким голосом поет о прелестях первой любви, чистой и непорочной, а Чондэ с кривой улыбкой на тонких изогнутых капризной линией губах вспоминает, как буквально вчера вечером тот бесстыдно стонал, срывая голос и все крепче обхватывая своими крепкими ногами его талию, пока Ким втрахивал того в шероховатую поверхность стены в их общей съемной квартире. И ни о какой чистой и непорочной речи не шло: в голове ужасно шумело из-за повысившегося давления, а единственная мысль, которую еще можно было различить, – как бы поскорее кончить самому, сбросив копившееся напряжение, а не доставить удовольствие партнеру.
Лухан спускается со сцены и проходит мимо толпы визжащих девочек, ни одну не удостоив взглядом; он проходит мимо с видом божества, позволяющего поклоняться себе, но не принимающего чужих чувств, и где-то рядом с Чондэ плачет навзрыд юная прелестница, чей голос сквозь шум гудящей толпы пробивается до него с помехами: «Он же поет о любви, почему проходит мимо и даже не смотрит, будто до нас ему нет дела?». Потому что ему действительно нет до вас дела – думает Чондэ, доставая платок из нагрудного кармана, протягивая его девчушке.
- Разве мама тебе не говорила, что доверять мальчикам с накрашенными глазами не стоит?
Девчушка хлопает мокрыми, слипшимися от слез ресницами, бледными пальчиками сжимая светлую ткань, и даже не успевает поблагодарить участливого незнакомца – Ким скрывается из вида, теряясь в огромной подвижной толпе.
Иногда дома Лухан ведет себя, словно истеричная баба, и в такие моменты от того божества в нем остается едва ли одна десятая. Он швыряется в Чондэ посудой, коробками из-под чая и вообще всем, до чего дотянется; и шипит, будто кошка, которой наступили на хвост, что все, что с ними происходит, – это по его, Кима, вине. Чондэ не спорит, молча выслушивает гневные триады, попутно пытаясь из летящих в него предметов поймать что-то особо хрупкое и уворачиваясь от чересчур острого. Молчит не потому, что сказать нечего, а потому что легче промолчать, переждав бурю, чем пытаться спорить, что-то доказывая и тем самым лишь усугубив положение.
Когда у Лухана нет вдохновения, в этом доме страдают все – даже приблудившийся черный кот, которого они однажды забрали к себе, по кличке Ибсен. Он поджимает свой гладкий хвост к боку и желтыми глазищами-фонарями затравленно смотрит на Чондэ, словно бы просит его защиты. Чондэ на него в ответ смотрит с сожалением, мол, прости, парень, меня бы самого кто защитил от этого всего. Лухан умеет страдать так, что вместе с ним страдают и все, кто находятся в непосредственной близости. «А так веселее, чем в одиночестве», - однажды говорит он, будучи еще в хорошем расположении духа.
Иногда после таких «концертов» Чондэ думает, что Ханю кроме его вдохновения ничего в этой жизни не важно хотя бы вполовину так же – даже он. Особенно если учитывать, что все его обвинения скатываются в «Это ты виноват, это все от того, что мне мало свободы из-за твоей душащей любви». «Ну и катись тогда ко всем чертям, раз тебе настолько херово от моей любви», - очень хочется выплюнуть тогда ему под ноги, но Ким понимает, что едва ли от этих слов им обоим станет легче, и он лишь сильнее сжимает зубы, чтобы ненароком не обронить эту фразу, полную секундной ярости. Если на чистоту, он вряд ли готов отпустить.
Случается, что после таких односторонних ссор Чондэ уходит, возвращаясь домой далеко за полночь и в довесок слегка пьяным. Но после сегодняшнего выступления домой сразу идти желания у него не было совсем – еще со зрительных мест было заметно, как у Лухана портится настроение, а значит, его уже поджидает, неприветливо скалясь, очередной скандал. Ким честно не знает, чего не хватает Ханю, сколько бы понять ни пытался, а вдохновение – лишь красивая отговорка. Иногда ему кажется, что тот и сам уже не знает, чего хочет. Исин, их общий знакомый и по совместительству гитарист группы, в которой поет Хань, все время удивляется, как Чондэ терпит такую истеричку двадцать четыре на семь. Сам Ким, вливая в себя очередную стопку коньяка, усмехается – именно, что терпит.
Концентрация алкоголя в крови превышает процент самой крови, но Чондэ еще вполне в состоянии твердо стоять на ногах. На часах уже за два ночи, когда он, всеми силами стараясь не шуметь, заходит в квартиру. Терпит крах и спотыкается о свою же разбросанную у порога обувь, шипит, грязно ругаясь про себя – в том, что обувь принадлежит именно ему, ни секунды не сомневается: Лухан свою всегда аккуратно составляет в ряд на полке. Щелчок выключателя в ночной тишине звучит оглушительно, отдаваясь в ушах неприятным звоном, а глаза режет болью от яркого света. Чондэ, не ожидавший подобной встречи, пугается и едва ли не падает, если бы неподвижно стоящий у стены Лухан вовремя не упер в противоположную свою ногу, обутую в тяжелый ботинок, на которую Ким наваливается боком. Руки Ханя скрещены на груди, а взгляд тяжелый, грузный, давящий немыми обвинениями, но губы сомкнуты в тонкую полосу; он молчит, но Чондэ чувствует себя нашкодившим семилетним ребенком, разбившим любимую мамину вазу – достаточно взрослым, чтобы осознать, что натворил что-то нехорошее, но все еще неспособным понести ответственность, упрямо продолжающим убегать от наказания. На Лухане все еще шмотки с выступления, даже макияж на месте, разве что только местами немного размазалась подводка, поблескивая чернотой в уголках глаз. Чондэ резко перестает хватать воздуха, как если бы получил удар под дых – такое происходит почти всякий раз, когда Хань держится подчеркнуто холодным, а от этого еще более прекрасным. Желтый свет лампочки путается в золотистого оттенка волосах и мелкими тенями подчеркивает черты лица. Ким с секунду просто завороженно пялится на него, а затем обхватывает под колено упертую в стену ногу Ханя, нарочито медленно ведя ладонью вверх по плотной ткани джинс, и вплотную прижимается к нему, жарко дыша и пытаясь его поцеловать. Чужие сомкнутые губы напору не поддаются, Чондэ злится, заводится еще больше, больно кусает и вжимается в Лухана, вдавливая его собой в стену. Но парень резко опускает ногу и отталкивает Кима от себя.
- От тебя до отвратительного несет спиртным.
И разворачивается, уходя в спальню и хлопая дверью, а через секунду щелкает замыкающаяся щеколда – Чондэ понимает, что спать ему сегодня в гостиной на таком неудобном диване, и подхватывает трущегося об его ноги Ибсена на руки.
Примерно часа через два – точно он, естественно, не знает – просыпается от звуков сладкого голоса, который звучит не как обычно с зазывающими нотками, а нежно, и понимает, что под головой у него уже не подушка, а луханевы колени. Тот поет колыбельные на родном китайском, одну руку запустив в карамельную шевелюру Кима, пальцами перебирая шелковистые пряди, а в другой тлеет сигарета, пепел которой сыпется прямо на паркетный пол.
- Не мог без тебя уснуть, - оправдывает свое вторжение в чужой сон.
Лухан никогда не признавался Чондэ в любви и никогда не просил прощения. Зато время от времени пел ему колыбельные, те самые, что в детстве перед сном напевала ему мама.
— Ты идиот?
— Нет, сэр, я мечтатель. © Scrubs
|
| |
| |
Forum EXO
